Ролло Мэй (21 апреля, 1909 — 22 октября, 1994) — известный американский экзистенциальный психолог. В своих произведениях подвергает тщательному рассмотрению основные проблемы человеческой экзистенции: добро и зло, свобода, ответственность и судьба, творчества, вина и тревога, любовь и насилие. Наиболее известная работа Мэя «Любовь и воля» стала американским национальным бестселлером и получила в 1970 году премию Ральфа Уолдо Эмерсона за эрудицию в области наук о человеке. 

Сегодня я собираюсь поговорить с вами о том, что мне очень близко, о том, о чём «я думаю сердцем» в течение многих лет. В тот период, когда я два года был прикован к кровати из-за туберкулёза, лёжа в горах Адирондака, ещё до того, как появились лекарства от этого заболевания, — все эти мысли соединились во мне и оформились в те идеи, которыми я хочу с вами поделиться.

Эти идеи пришли ко мне, когда я проводил в Нью-Йорке собеседования со студентами, кандидатами на обучение в аналитическом институте. Я спрашивал себя: «Что должно быть у человека для того, чтобы стать хорошим психотерапевтом? Что такого должно быть у этой конкретной личности, что подскажет нам, что вот он тот самый человек, который действительно сможет помогать другим людям в этом сказочно-долгом пути психоаналитика?

Мне было достаточно ясно, что это не приспособление или адаптированность — приспособление, о котором мы так наивно и столь невежественно говорили, будучи аспирантами. Я знал, что хорошо адаптированный человек, который вошёл и сел, чтобы проходить собеседование, не станет хорошим психотерапевтом. Адаптированность — это абсолютно то же самое, что и невроз, и в этом проблема этого человека. Это адаптированность к небытию, для того, чтобы даже самое маленькое существование могло бы быть защищённым.

Адаптация всегда существует рядом с вопросом — адаптация к чему? Адаптация к психотическому миру, в котором мы совершенно очевидно живём? Адаптация к обществам, таким Фаустовским и бесчувственным? И когда я продолжаю думать об этом, то начинаю осознавать, что двое самых великих терапевтов, которых я когда-либо знал, были плохо адаптированными людьми.

Одним из них был Гарри Стэк Салливан, который был единственным психиатром, родившимся в Америке, чтобы создать такую новую систему, которая была бы в силах повлиять не только на психиатрию, но и психологию, социологию и другие науки. Салливан, который был одним из моих учителей (мы все очень почитали его), был алкоголиком и латентным гомосексуалистом. Однажды он сделал предложение Клару Томсону, будучи пьяным, а на утро встал очень рано, чтобы пойти и отменить его. Он никогда не мог справиться с группой больше 2-3-х человек. Профессор Клинберг, который работал в Колумбийском университете, рассказывает историю, произошедшую во Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), а именно в ассоциации психического здоровья, которую помогал основать Салливан. Участники ассоциации встречались в Париже, и после встречи Клинберг увидел Салливана, очень мрачно сидевшего в углу. Он подошёл и спросил, в чём дело. Салливан сказал: «Всегда одно и то же. Я всегда борюсь со всеми». На что Клинберг ответил: «Но Вы не боретесь со мной!». «О, насчёт Вас мне всё равно. Вы не в счёт». Складывается впечатление, что в течение нескольких лет в старшем подростковом возрасте Салливан страдал шизофренией. Но у него было — и я не должен был говорить «но» — у него была потрясающая проницательность по отношению к людям, их проблемам и что вообще с ними происходит. Он описывал психические проблемы как то, что возникает и излечивается в сфере межличностных отношений.

Другим великим психотерапевтом, которого я знал и под чьим руководством работал была Фрида Фромм-Райхман. Она была прототипом психиатра из книги и фильма «Я никогда не обещала сад из роз». Её играла Мими Андерсон. Фрида была очень беспристрастной личностью. Она была 4 фунта ростом, некоторое время была замужем за Эриком Фроммом, поэтому у неё фамилия Фромм. В Нью-Йорке в психиатрических и психологических кругах говорили в качестве очень искажённой шутки, что на самом деле название первой книги Фромма было «Сбеги от Фриды». Однажды она была председателем (человеком, который делает доклад) в Американской Психиатрической Ассоциации, общество, членом которого был я. Мы все сидели на возвышении и Фрида Фромм-Райхманн поднялась по ступенькам и упала «всем своим ростом» на возвышение, где мы сидели. Теперь я уже не знаю значения всех этих вещей, но то, что я пытаюсь сказать, это то, что у этой женщины всегда были проблемы во взаимоотношениях. И при этом у неё была удивительная проницательность по отношению к людям, как вы знаете, если смотрели фильм или читали книгу. Она действительно умерла в одиночестве. Бибер, когда был в её краях, поехал навестить её. Вроде бы они были старыми друзьями, и он описал её как человека, наполненного отчаянным одиночеством.

Теперь возьмём третий пример — Абрахам Маслоу. Он не был психотерапевтом, но он был одним из величайших психологов. Он вышел из семьи эмигрантов, был отчуждён от своей матери и боялся отца. В Нью-Йорке люди часто жили в кварталах, где поселялись люди одной нации, и Аба (он был евреем) часто избивали итальянские и ирландские мальчишки, что жили поблизости. Он был дистрофичен. Этот человек, у которого было столько адского опыта, стал тем, кто внёс понятие «пикового переживания» в психологию.

Теперь очень любопытно то, что каждый из перечисленных гениев стал великим именно в том, в чём была его самая слабая точка. Очень трудно поверить, что Гарри Стак Салливан, человек, который никогда не мог общаться с другими, основал такую психиатрическую систему, как психиатрия межличностной биологии. А Аб, у которого было так много адского опыта, компенсируясь, если вы позволите использовать здесь этот технический термин, основал школу совсем противоположную, а именно школу пик — переживания и движение, занимающееся человеческими возможностями.

Я хочу вам предложить теорию. Это теория раненого целителя. Я хочу предположить, что мы лечим других людей с помощью своих собственных ран. Психологи, которые становятся психотерапевтами, так же, как и психиатры — это люди, которые будучи детьми должны были стать терапевтами собственных семей. Это довольно хорошо установлено различными учениями. И я предлагаю развить эту идею и предположить, что та проницательность, которая приходит к нам благодаря собственной борьбе с нашими проблемами, и приводит нас к тому, чтобы мы развили эмпатию и креативность по отношению к другим… и сострадание…

В Англии, в Кембридже было проведено такое исследование, в котором изучали гениев: великих писателей, художников и т.д. И из 47 человек, которых отобрала для исследования эта женщина, 18 госпитализировались в психиатрическую клинику или же по отношению к ним применяли литий или электрошок. Это были люди, которых Вы хорошо знаете. Гендель — его музыка выросла из величайшего страдания. Байрон, который считал, что только то и делает, что страдает, но на самом деле он был маниакально — депрессивным. Энн Секстон, которая, я думаю, позже покончила жизнь самоубийством, тоже была маниакально — депрессивна. Вирджиния Вульф, которая, я знаю, покончила жизнь самоубийством, тоже очень страдала от депрессий. Роберт Лоуэл, американский поэт, был маниакально — депрессивным.

Теперь я хочу обратить ваше внимание на то, что в нарушениях настроения есть очень позитивный аспект. Эта женщина, проводившая исследование, изучала биполярное расстройство, но есть и другие типы нарушений. Я бы даже расширил это до того, что сказал, что есть нечто позитивное во всех болезнях, будь то физические или психические. Можно сказать, что определённая форма борьбы абсолютно необходима для того, чтобы привести нас к той глубине, из которой возникает креативность. Джером Каган, профессор из Гарварда, провёл длительное исследование креативности и пришёл к тому, что основная сила художника (творца вообще), т.е. то, что он называл «творческая свобода», не является врождённой. Возможно, она чем-то подготовлена, но сама креативность не врождённа. «Креативность, — говорит Каган, — замешана на боли подросткового одиночества, на изоляции и физической неполноценности».

Женщина, которая прошла через концентрационные лагеря, так же сделала исследование в институте Сайбрука. Она выжила в Освенцеме. Она изучала тех, кто выжил в немецких лагерях смерти, и интересно то, что они обнаружили одинаковые вещи. Мы ожидали, что эти бывшие заключённые, пройдя через весь этот беспредел и ужас, окажутся абсолютно разрушенными людьми. Я помню, как один из них ходил ко мне на психоанализ в Нью-Йорке. Я слушал о том, через что он прошёл и думал: «Как человек может пережить всё это?» Но он не только пережил всё это, он стал невероятно творческим и продуктивным человеком. То, что выясняла доктор Эйджер в институте Сайбрука, было следующим: «Люди, которые пострадали от пагубных событий в прошлом, могут и реально фунуционируют на среднем уровне или на уровне выше среднего». Механизм, помогающий справляться с этим, в состоянии предотвратить возможные вредные эффекты пагубного опыта, но пережившие всё это также могут трансформировать свой опыт в то, что будет способствовать росту. Эйджер также добавляет: «Заключённые, у которых было бедное неизбалованное детство лучше всего адаптированы к концлагерям, в то время как большинство из тех, чьи родители были богатыми и позволяющими, умирали в первую очередь».

Я очень много думал обо всём этом, так же как и мои коллеги из Института Сайбрука. Они заметили, что многие из очень уважаемых нами людей прошли через самые страшные ситуации в раннем детстве. Исследование того, как прошло детство выдающихся людей открывает нам тот факт, что они не совсем получили того «выращивания», заботы, про которые считается в нашей культуре, что именно они приводят детей к психическому здоровью.

Получается, что несмотря на это или благодаря таким условиям, эти дети не только выжили, но и очень многого достигли, причём многие после того, как у них было самое плачевное и травматичное детство. Так же здесь, в Беркли, было сделано исследование развития человека в течение долгого времени. Группа психологов наблюдала за людьми с рождения до 30 лет. Они наблюдали за 166 мужчинами и женщинами и были шокированы неточностью своих ожиданий. Они ошиблись в 2-х из 3-х случаев, в основном из-за того, что переоценили разрушающий эффект проблем раннего возраста. Также они не смогли предвидеть, и, по-моему, это интересно всем нам, каковы последствия «гладкого» и успешного детства. Речь идёт о том, что определённая степень стресса и количество провоцирующих, «вызывающих» ситуаций заставляет возрастать, укрепляет психологическую силу и компетенцию.

Был ещё один британский врач, его звали Джордж Пикеринг, который написал книгу «Творческая болезнь», она имела ещё одно название, а именно «Болезнь в жизнях и головах Чарльза Дарвина, Флоренс Найтингейл, Мэри Бейкер Эди, Зигмунда Фрейда, Марселя Пруста и Элизабет Барретт Броунинг». Эти люди были указаны на обложке, но Пикеринг ещё добавил Моцарта, Шопена, Бетховена. Все эти люди были писателями и музыкантами, страдавшими теми или иными заболеваниями. Он отмечает, что каждый из них страдал тяжёлой болезнью и конструктивно обходился с этим в творчестве, соответствуя при этом нашей культуре. Пикеринг говорит о своих собственных бёдрах, поражённых артритом и называет свою болезнь «союзником». «Я уложил их в постель, когда они стали болеть», — сказал он. Лёжа в кровати, этот учёный не мог больше посещать собрания комитета, встречаться с пациентами или развлекать гостей. Он добавляет: «Это идеальные условия для творческой работы, свобода от вторжения других, свобода от обычных бытовых обязанностей».

Теперь у вас возникло множество вопросов относительно того, что я говорю. И, конечно же, множество вопросов было и остаётся у меня. Об этих идеях Отто Ранк написал целую книгу «Искусство и художник». В этой работе Ранка преодоление невроза и создание искусства понимаются как вещи, абсолютно идентичные.

То, что я делаю сегодня, так это стараюсь бросить вызов всему пониманию здоровья в нашей культуре. Мы оставляем людей жить день за днём, т.к. считаем, что жизнь — это просто сумма дней, которые нам даны. Мы боремся за то, чтобы изобрести способы жить дольше, как будто бы смерть и болезнь — это наши самые страшные враги. У Т.С. Элиота были такие строки в «Четырёх четвертях»:

- Всё наше здравие — болезнь,

- Коль няньке дохлой доверяться,

- Твердящей нам всю ту же песнь,

- Что в мир иной пора нам собираться,

- И во спасение должна болезнь усугубляться.

Всё это потрясающе важные вещи, если вы можете в них поверить. Когда он говорит: «Наше, в том числе и проклятье Адама», он обращается к тому факту, что все мы ужасные дети Адама. Всё это названо словами, которые больше не ласкают наш слух, имеется в виду «первородный грех». Идея в том, что не так важно, как долго ты живёшь, дело в том, сколько дней ты можешь себе добавить. Многие люди предпочитают уйти, умереть, когда их работа завершена, но в этом опровержении говорится о том, что расстройство и болезнь значат нечто совсем другое, чем то, как это понимается в нашей Фаустовской цивилизации.

Если отчуждение — это болезнь, то и оно тоже могло бы стать тем, что соединило бы нас с новыми другими на новом, более глубоком, уровне. Мы видим это в сострадании. Креативность — это один из продуктов правильных отношений между природой и бесконечностью внутри нас. Мы видим ещё один талант, которым, безусловно, обладала Фромм-Райхманн, который был у Аба Маслоу и Гарри Стака Салливана — у них был талант сострадания, умение чувствовать других людей, умение понимать их проблемы — вот ещё одно качество, которым должен обладать хороший психотерапевт. Период дегенерации и хаос, я надеюсь, не вечны, но ведь он часто может быть использован как способ реформации и реорганизации нас на новом уровне. Как сказал К. Г. Юнг, «Боги возвращаются к нам в наших болезнях".